Чехова до сих пор считают исключительно бытописателем. Еще при жизни он прослыл "певцом жизненных сумерек", повествовавшим о печальной участи "гнилой интеллигенции" и обличавшем всепроникающую пошлость. В его произведениях ничего не говорится о древностях вообще и о донских древностях в частности. Даже рассказы с громкими античными именами, вынесенными в названия, выражают скорее иронию, чем привычный пафос времен классицизма. Например, рассказ "Калхас" повествует вовсе не о внуке Аполлона, а о печальной прозе театральной жизни. Связь его с Таганрогом едва просматривается по деталям, обнаруженным краеведами. Рассказ же "Ариадна" никогда не вызывал сомнений как в своем донском происхождении, так и в чисто "бытовом" характере повествования.Великих русских писателей принято подозревать в связях со сверхъестественными силами. К юбилеям Пушкина и Гоголя обязательно появляются статьи, в которых классиков объявляют как минимум пророками. Однако Антон Павлович Чехов, кажется, даже к 150-летию не удостоился соответствующих подозрений. Остается только исправить эту досадную оплошность наших российских специалистов по всему загадочному и невероятному.

Ариадной звали красавицу-гимназистку, знакомую гимназиста Чехова. Ее история была хорошо известна жителям Таганрога. Поэтому новое произведение своего земляка они восприняли почти как зарисовку провинциальной действительности. Литературным критикам осталось только присоединиться к этому мнению. Возможно, некоторые сомнения испытывал лишь сам автор. Устами своего героя он высказал предположение, "...что у природы, когда она творила эту девушку, был какой-то широкий, изумительный замысел".

Видимо, на этот "изумительный замысел" указывает другая его фраза: "...меня прежде всего поразило ее редкое и красивое имя - Ариадна. Оно так шло к ней!". Действительно, трудно усомниться в магии этого имени. Ведь даже в античной мифологии Ариадна превратилась в целую галерею образов - от типичной сказочной царевны до героини гражданской войны. А о ее изначальном статусе критской богини мы можем только догадываться. К тому же надо учитывать место, где имя Ариадны прозвучало, и время, когда это произошло. Впрочем, гимназист Чехов, редко пропускавший, по свидетельству своих товарищей, прогулки в обществе Ариадны, вряд ли думал о том, что происходило тогда на равнинах "широкодолинного Крита".

В 1876 году критский купец Минос Калокеринос частично раскопал поблизости от города Гераклиона развалины огромного сооружения, которое в 1881 году посетивший Крит американский ученый Уильям Стилмен признал знаменитым Лабиринтом, дворцом Миноса. Не Калокериноса, а легендарного царя Крита, баснословного владыки морей, прославленного античными мифами. С 1881 года на острове начались систематические раскопки, которые, несмотря на интересные результаты, почему-то не считались современниками сенсационными. В 1894 году Крит впервые посетил хранитель Оксфордского музея Артур Эванс, заинтересовавшийся иероглифическими знаками на критских геммах. В 1898 году, после освобождения острова от 200-летнего турецкого владычества, раскопки развернулись по всему Криту. Но только в 1900 году Эванс начал исследование дворца Миноса, найденного Миносом. Именно это событие считается открытием минойской цивилизации Крита. Оно стало мировой сенсацией.

Некогда совершенно забытая Минойская морская держава входила в XX век из тьмы тысячелетий как новейший линкор, в строительстве которых тогда соревновались все крупные государства. Стараниями сэра Артура Аванса (правда, не носившего еще этого титула) она передавала эстафету владычице морей - Британской империи, до падения которой оставалось еще около полувека. Как и до выяснения обстоятельств гибели государства Миноса. Его теперь не без оснований считают одним из прототипов платоновской Атлантиды.

Впрочем, минойский мир до сих пор напоминает своими зыбкими границами легендарный остров, следы которого энтузиасты продолжают находить в самых разных частях Земли - под водой и на суше. Западный край Pax Minoia обнаружился на западном краю античного средиземноморского мира - на Канарских островах. На скалах сохранились расположенные по спирали знаки, напоминающие знаки критского линейного письма. Очевидно, их высекли аборигены в подражание критским священным надписям II тыс. до н. э. после знакомства с достигшими "края света" мореходами Миноса. Другим следом минойских религиозных влияний считается сохранившийся до эпохи Великих географических открытий титул жрицы пещерного храма на острове Гран-Канария - "Ari-mag" или "Ari-mag-ada". Он напоминает исследователям имя "Ариадне" или "Арихагне". Поскольку в известном нам мифе Ариадна сохраняет черты богини умирающей и воскресающей природы, связь ее с пещерным храмом кажется вполне правдоподобной. Особенно с учетом распространенного критского обычая устраивать святилища в пещерах. Итак, обнаружив священные критские знаки на западном краю средиземноморского мира, можно поискать их на противоположном краю древней ойкумены. Он, как известно, находился в наших местах, где постепенно пересыхавший Манычский пролив считался выходом в мировой океан. Даже после Геродота, сообщившего всем античным читателям об истинном положении вещей. А в эпоху Миноса критяне, возможно, знали о "пределе океана" только по рассказам греков-данайцев, пришедших из южнорусских степей на Балканы пешком. К тому же несколько раньше на территории Южной Украины жили племена, то ли родственные подданным Миноса, то ли имевшие с ними какие-то контакты. Будучи соседями индоевропейцев, они могли получить сведения о проливе еще в Причерноморье и передать их средиземноморским народам до появления греков на берегах Эгейского моря. Во всяком случае, достоверных следов средиземноморских экспедиций бронзового века на Дону пока не обнаружено. К вящей славе бессмертных.

Во всяком случае, так должны рассуждать наши отечественные авторы книг о пророческом даре Пушкина и других классиков русской литературы. Узнать о границах минойского мира в эпоху Чехова "естественным путем" было практически невозможно. Критская письменность тогда вовсе не была известна. К тому же она не расшифрована до сих пор. Да и сохранившиеся краткие надписи вряд ли содержат описания древних географических представлений. Поэтому критским божествам пришлось поддержать намечавшиеся в конце ХIХ века археологические открытия своими средствами.

В наших краях вдруг стало употребляться имя Ариадна. При этом оно всегда оставалось редким и практически полностью вышло из употребления на Дону как раз в начале тридцатых годов прошлого века, когда памятники минойского Крита заняли прочное место в мировом наследии. А в ХIХ веке, когда археология Крита делала лишь самые первые шаги, в Таганроге, на месте древнейшей античной гавани, располагавшейся на пути к мифическому Океану (и реальному Каспию), гимназист Антон Чехов уже пребывал среди почитателей местной красавицы Ариадны Черец. Далее все продолжалось вполне естественным путем. Всемирно известный писатель прочно связал имя Ариадны с Таганрогом. Так древние Кремны обошлись без пещерного храма, который на столь бойком месте все равно бы не сохранился. У нас ведь не такой глухой угол Старого Света, как Канарские острова.

Что же касается священных спиральных надписей, то их пришлось ждать гораздо дольше. Только в конце XX века на Северном Кавказе был обнаружен фрагмент керамического диска, напоминавшего знаменитый критский диск из Феста. Когда (и кем) он был изготовлен, не известно, но по внешнему виду - не позднее XVII в. до н.э. Так восточный край минойской ойкумены наконец обзавелся тем же набором священных знаков, что и западный.

Однако этим дело не ограничилось. Большинство исследователей считает, что переломным событием в творческой биографии Чехова стала его знаменитая поездка на Сахалин. Однако единого мнения о причинах столь дальнего и небезопасного для уже потерявшего здоровье писателя путешествия до сих пор нет. Чаще всего предполагают, что он отправился буквально на край света, чтобы принять непосредственное участие в общественной жизни. Действительно, книга Чехова о сахалинской каторге вызвала большой резонанс и заставила царское правительство провести специальное расследование нарушений прав человека, которые там были возведены в систему. Однако в обширной Российской империи не менее вопиющие безобразия творились едва ли не повсеместно. Ехать на Сахалин для обличения существующего строя было вовсе не обязательно. Поэтому, продолжая поиски невероятного в очевидном, как теперь принято, проще всего предположить, что Чехов по таинственному внушению уже заподозренных в этом критских божеств двинулся от античного края света к географическому краю Евразии. То, что в конце ХIХ века сомнений в шарообразности Земли уже не оставалось, и поиски ее края для человечества утратили всякий смысл, древних богов, разумеется, не интересовало. Они, естественно, опираются на мифологическое мышление, которое, на самом деле, полностью не может исчезнуть даже у самого рационального из действительных членов РАН.

Что касается Чехова, то он действовал в полном соответствии с поведением в таких ситуациях традиционных героев индоевропейской мифологии, будь то "Махабхарата", "Шах-Наме" или "Одиссея". В критических случаях они достигали края света, где находился буквально "потусторонний мир". Уже Одиссей выслушивал там сетования Ахилла на тяготы загробного существования. Во времена Гомера это "происходило" не слишком далеко от современного Таганрога. Чехов назвал "адом на земле" Сахалин. Впрочем, общение с Ариадной и некоторые другие детали сближают его скорее с Тесеем. Во-первых, именно этот индоевропейский герой имел дело не с соответствующим индоевропейским божеством, а с критской Ариадной. Во-вторых, в классическом варианте мифа сохранился не вполне понятный уже античным грекам эпизод: "танец журавля". Это явное указание на связь истории Тесея с мифами о путешествии в потусторонний мир. А к концу ХIХ века востребованным в "практической мифологии" танец журавля оставался едва ли не исключительно на Дальнем Востоке. Во всяком случае, "широкие слои общественности" теперь знают только о его восточноазиатском варианте.

Таким образом, "мифологическое" объяснение путешествия Чехова выглядит едва ли не более убедительно, чем рациональное. (Иначе придется предположить, что в 1869 году великий законодатель Минос, ставший судьей в загробном царстве, сначала внушил мысль правительству организовать на Сахалине каторгу, чтобы потом, в 1890 году, А. П.Чехов мог посетить ее без всякого вмешательства свыше).

Подводя итоги, следует признать, что Антон Павлович Чехов при соответствующем подходе имеет ничуть не меньше прав на славу пророка, чем другие классики русской литературы. Кстати, памятуя о путеводной нити Ариадны, ведущей нас сквозь время и пространство, можно уделить больше внимания донской археологии. Может быть, еще удастся найти реальные следы минойских мореплавателей бронзового века. Тогда не возникнет потребности в столь экстравагантных объяснениях вполне очевидных фактов, с которыми познакомились читатели.

А. ЕРОХИН